Больше всего я волновалась за Тёму. Моего пса.
Дворняга, лет девять. Рыжий, упрямый, с добрыми глазами и вечно подбитым видом — как будто только что вылез из какой-то драки, хотя был самым мирным псом на свете. Я его подобрала ещё щенком — он пищал у мусорки, весь в клещах, с порванным ухом. Его кто-то, наверное, выкинул. А я не смогла пройти мимо. Принесла домой в старом шарфе. Отмыла. Оставила.
С тех пор — ни на шаг от меня. Даже в туалет, простите, провожал. Он был не просто собакой. Он был моим хвостатым спутником, охранником, душой дома. Мы вместе встречали утро — он ложился у моих ног, когда я пила чай на кухне. Вечером выходили на прогулку, он знал, с кем можно поиграть, а кого обойти стороной. Всё было выверено, привычно. Спокойно.
Сына я предупредила заранее: — Я уезжаю. Сможешь взять Тёму к себе? На пару недель. Только не отмахивайся.
Он колебался. — Мам, ну ты же знаешь… У нас ремонты, дети, Лена против шерсти, она вообще к собакам не приучена...
— Ну пусть тогда останется дома. Я корм оставлю, воду. Он спокойный, ты его почти не заметишь.
Он покивал. Обнял. Сказал: «Не волнуйся, мам, всё под контролем».
А через четыре дня мне позвонила соседка. Нина Павловна, с третьего этажа. Её голос дрожал: — Тамара Ивановна… вы простите, что беспокою. Но ваш пёс… он под подъездом сидит.
— Что значит — под подъездом?!
— В прямом смысле. Лежит у двери с самого утра. Я подумала — вы вернулись. Но вас ведь нет?
Я обомлела. Через секунду уже звонила сыну. Он ответил не сразу — видимо, не хотел брать трубку.
— Ты выгнал его?! Ты что, совсем?!
— Мам, ты не пойми неправильно… Он скулил, лаял, ходил за Леной — она испугалась, дети плакали. Мы подумали, ему будет лучше на улице. Всё равно двор знакомый.
— Лучше?! Он всю жизнь в доме жил! Он ждёт! А вы…
— Я корм ему поставил. Воду. Бабки подкармливают, не волнуйся.
Я отключила. Просто не могла говорить. Мне казалось, будто из меня вынули воздух.
Следующие дни я жила между процедурным кабинетом и окнами санатория. Проверяла погоду в родном городе. Смотрела на часы. И снова звонила Нине Павловне.
— Он там?
— Да. Лежит. Иногда встанет, подойдёт к двери, понюхает и снова ложится. Не уходит никуда.
— Кушает?
— Ну, я ему что-то даю… И ещё соседка из второго подкармливает. Но ест плохо. Видно, что тоскует.
Он не заходил в подъезд. Даже если кто-то держал дверь. Он смотрел — и не шёл. Как будто ждал не просто тёплого места, а именно меня. Не запаха — моего голоса. Моих шагов.
А потом пошёл дождь. Холодный, с ветром.
Я не знала, где он прячется. Может, под козырьком. Может, в подвал залез. Или в кустах под балконом. Я воображала, как он свернулся в комок, как дрожит от холода, а лапы у него давно больные — возраст. Мне казалось, я физически ощущаю, как ему холодно. Как ему страшно.
Я звонила сыну, умоляла:
— Забери его! Пусть дома сидит, хоть в коридоре!
— Мам, ну ты же знаешь, он не прижился. Я не хочу скандала, у нас и так всё напряжённо.
Я не спала ночами. Не могла ни читать, ни смотреть телевизор. В столовой санатория еда стояла нетронутой. Медсестра спрашивала, почему я похудела за неделю. А я лишь качала головой.
На десятый день я не выдержала. Отменила оставшиеся процедуры. Купила билет на автобус. Выехала рано утром, приехала поздно вечером. С чемоданом, в старом пальто, вся уставшая и нервная.
Когда вышла у дома, сердце колотилось так, будто я снова была девочкой, ждущей двойку за сочинение.
Он лежал на коврике у подъезда. Мокрый. Худой. Грязный. Но живой.
Я подошла. Осторожно. Присела на корточки:
— Тёма… Это я. Прости меня. Прости, что не доглядела. Я же не знала…
Он не сразу отреагировал. Поднял голову. Повернул ухо. Посмотрел. И на секунду будто замер.
А потом — вскочил. Облизал мне руки, лицо, заплакал по-собачьи — тихо, хрипло, будто душу выдыхал. Тёрся о колени, повизгивал, перебирал лапами.
— Всё. Всё, мой хороший. Я рядом. Я дома. Больше никуда…
Соседи выглядывали из окон. Я слышала, как кто-то сказал: «Ну вот и дождался».
А кто-то другой: «Верная же тварь…»
Мы просидели так минут десять. Потом я повела его домой. В ванну. Он терпел, не дёргался. Только фыркал. После — миска с кашей и куриным филе. Он съел всё до крошки. И тут же уснул на своей старой подстилке, положив голову мне на ногу.
Я сидела, не шевелясь. И шептала: — Прости меня, малыш. Больше никогда. Слышишь? Ни на день. Ни на час.
Наутро я пошла к Нине Павловне с коробкой конфет и запиской:
«Если вдруг что-то случится — Тёма остаётся дома. Ни в коем случае не выгонять. Ключ у вас. Спасибо».
Теперь, когда я выхожу в магазин, он идёт со мной. Даже если дождь. Даже если пять минут.
А я всегда говорю:
— Пошли, родной. Ты у меня заслужил, чтоб тебя больше никогда не оставляли.
— Он ждал под подъездом. Просто ждал. А я — до сих пор прошу у него прощения.
dzen.ru/a/Z-4U-H3rvDDXfgwm