Просоветские и либеральные авторы любят расписывать ужасы жизни в русской деревне, при этом по умолчанию считается, что в сельской местности других стран жили иначе. «В то время, как русские баре заставляли крепостных крестьянок кормить щенков борзых своим молоком, французские крестьяне переводили Овидия в перерывах между работами и ездили на шоппинг в Милан». Чтобы ликвидировать эту фигуру умолчания («Понятно же, что там Европа! Цивилизация! Без ужасов кровавого царизма!»), мы специально перевели главу из известного труда с говорящим названием Peasants into Frenchmen: The Modernization of Rural France, 1870-1914, который вы целиком можете приобрести в английской версии на Амазоне. Итак...
«Нет нужды ехать в Америку для того, чтобы увидеть дикарей», – размышлял парижанин в 1840-х, проезжая по сельской местности Бургундии. «Вот они, краснокожие Фенимора Купера», – сообщает нам Бальзак в своём романе «Крестьяне» 1844 года. В действительности существует достаточно свидетельств, говорящих о том, что обширные территории Франции XIX века были заселены дикарями. Луи Шевалье (Louis Chevalier) показал нам, как подобный ярлык, рабочий класс – опасный класс (classe laborieuse, classe dangereuse), прикрепился к городской бедноте где-то в середине века. Однако его легко можно было применить, причём на более продолжительном временном отрезке, к части сельского населения – такого же странного и малознакомого и так же много работавшего, хотя и представлявшего меньшую опасность, в силу своего высокого рассредоточения.
Не слишком углубляясь в прошлое: в 1831 году префект департамента Арьеж описывал живших в пиренейских долинах людей дикими и «жестокими, как водящиеся здесь медведи». В 1840 году офицер штаба сухопутных войск обнаружил Морвана из Фура, «издающего настолько дикие вопли, что они походили на звуки, издаваемые животными». Чиновники и солдаты – кто ещё осмелился бы податься в дикие части сельской местности, особенно в затерянные земли к югу от Луары? В 1843 году пехотный батальон, пересекавший болотистый департамент Ланды к северо-востоку от города Дакс, обнаружил ещё больше бедных, отсталых, буйных дикарей. Весь регион был диким: пустоши, болота, трясины, вересковые заросли.
В 1832 году, когда Жорж Эжен Осман (Georges-Eugene Haussmann), позднее ставший бароном, посетил муниципалитет Уёль на юго-западе департамента Ло и Гаронна, и не обнаружил там дорог и каких-либо ориентиров, а сопровождавший его дорожно-строительный инспектор был вынужден ориентироваться по компасу. Вокруг были лишь неглубокие болота (petites landes); на территории департамента Ланды, как говорилось в одной поговорке: «пересекающей болото птице приходилось нести свою еду с собой».
До 1857 года, когда высадка сосновых насаждений возвестила о наступлении новой эпохи (но пока что лишь только о её проблесках), имеющиеся ссылки на изобиловавшую дикость могли подразумевать описание не только ландшафта, но и условий для жизни, и самого населения. Пилигримы, совершавшие паломничество в Сантьяго-де-Компостела (Santiago de Compostela – город, в котором расположен Сантьягский собор – крупнейший центр паломничества. – прим. пер.) боялись пересекать эти земли, так как там не было «ни хлеба, ни вина, ни рыбы, ни питья».
Воистину, даже Тэн (Hippolyte Taine) объявил, что этим землям он предпочёл бы пустыню. Когда Эдуард Фере (Edouard Feret) опубликовал свои массивные «Общие статистические данные по департаменту Жиронд» (Statistique generale du departement de la Gironde) в 1874 году, осушение болот региона Медок было ещё свежо в памяти, а многие жители Бордо помнили лихорадки и стоячие водоёмы, давшие региону его оригинальное название – in medio aquae (посреди воды – лат., прим. пер.). Что касается огромных торфяников к югу от Бордо, то они до сих пор оставались такими же дикими, распространявшими пеллагру и лихорадку среди населения, такого же дикого, как и его окружение. Пространство от Бордо до Байонны представляло собой дикую местность. Нетронутость природы сохранялась и на землях от острова Йе, находящегося недалеко от Атлантического побережья, до департамента Дром на востоке, где в 1857 году один полковник выразил надежду, что строительство железной дороги здесь будет способствовать улучшению доли «тех, кто, в отличие от своих собратьев, живёт укладом двух- или трёхвековой давности» и уничтожит «дикие инстинкты, порождённые изоляцией и отчаянием».
Горожане города Тюль называли крестьян порочными (peccata), а священник департамента Коррез, выходец из простолюдинов этой же префектуры, но сосланный в сельский приход, с сожалением отмечал: «Крестьянин являет собой порок, чистый порок, до сих пор не ослабевающий, который можно наблюдать во всей его природной жестокости». Это наблюдение, записанное Жозефом Ру (Joseph Roux), скорее всего, было сделано в начале времён Третьей Республики, но оно отражает бывшее единым на протяжении трёх четвертей XIX века мнение. «Сельский житель каждой своей чертой выражает страдание и горе: взгляд его неуверен и робок, выражение лица его безучастно, походка медленна и неуклюжа, а длинные спадающие на плечи волосы делают его угрюмым» (департамент Верхняя Вьенна, 1822). «Ужасное невежество, предрассудки, брань» (департамент Морбиан, 1822). «Ленивый, жадный, скупой и подозрительный» (департамент Ланды, 1843). «Грязь, лохмотья, ужасная дикость» (департамент Внутренняя Луара, 1850). «Вульгарные, едва цивилизованные, безропотные, но буйные» (департамент Луара, 1862). Неудивительно, что в 1865 году землевладелец из региона Лимузен обращался к терминологии, мало чем отличавшейся от использованной Лабрюйером за 200 лет до него: «Двуногие животные, мало напоминающие человека. Одежда [крестьянина] грязная; а под его толстой кожей не увидеть кровотока. Дикий, тупой взгляд не выдаёт ни проблеска мысли в мозге этого существа, морально и физически атрофированного».
Народные бунты декабря 1851 года дали свой урожай характеристик: дикая орда, земля дикарей, варваров. Важно понимать, что брошенное кому-то оскорбительное выражение дикарь (sauvage) считалось клеветой, и если дело дошло до суда, могло привести к штрафу или даже тюремному заключению. Перечень можно продолжить: в начале 1860-х дикость идёт на убыль в департаменте Ньевр, но сохраняется в 1870-х годах в департаменте Сарта, где «дикие» болотные люди живут как «троглодиты» и спят у костров в своих хижинах «на вересковых стеблях подобно кошкам на древесных опилках». Это продолжает существовать и в Бретани, где поступающие в школу дети «похожи на детей из стран, куда не проникла цивилизация: дикие, грязные, не понимающие ни слова на [французском] языке» (1880 г.).
Собиратель музыкального фольклора, странствовавший по западу от департамента Вандея до Пиренейских гор, сравнивал местное население с детьми и дикарями, которые охотно, как и все первобытные народы, выказывали ярко выраженное чувство ритма. Даже в 1903 году тема сельской дикости появлялась у автора путевых очерков, который во время своего визита в регион Лимузен, к северу от города Брив-ла-Гайард, был поражён дикостью региона и «хижинами индейцев» («Huttes de Sauvages»), в которых жили люди. Какое облегчение после дикости бесконечных каштановых рощ попасть в городок, каким бы маленьким он ни был. Цивилизация (civilization), так же как и воспитанность, есть явление городское (далее в качестве подкрепления своей мысли автор приводит перечень понятий, производных от слова civil. – прим. пер.): гражданский (civic), цивилизованный (civil), гражданский чиновник (civilian), воспитанный (civilized); аналогичным образом, понятия государственное устройство (polity), воспитанность (politeness), политика (politics), полиция (police) происходят от слова polis, также обозначающего город.
Цивилизация – вот то, чего не хватало крестьянам. Принятие в 1850 году закона Грамона, сделавшее правонарушением плохое обращение с животными, являлось стремлением «цивилизовать людей» и детей. Более того, в 1850-е это сделалось обязательным. Священник из региона Бьюс считал, что важнейшее, в чём нуждались его прихожане, было воспитание. В департаменте Верхняя Луара лодочники на реке Алье обладали на удивление высоким «уровнем культуры, благодаря их общению с представителями «более культурных наций», которые встречались им по пути в Париж. То же самое относится к коммуне Сен-Дидье, которая начала превращаться в «более культурное место», благодаря торговым отношениям с городом Сент-Этьен. В путеводителе 1857 года выпуска, напротив, отмечалось, что «цивилизация едва ли коснулась» деревень на плоскогорье Морван. Военные инспекционные проверки указывали на то же состояние дел в департаментах Ло и Аверон. В докладах инспекторов начальной школы в период между 1860-ми и 1880-ми можно обнаружить повторяющиеся ссылки о культурном росте населения и роли местных школ в этом процессе. Что значили подобные отчёты для современников? Этот вопрос будет подробно освещён позднее. Сейчас предположим, что они отражали преобладавшее убеждение, что определённые районы и группы не являлись цивилизованными, то есть, не были ассимилированы, интегрированы в французскую цивилизацию: бедные, отсталые, невежественные, невоспитанные, грубые, буйные, относящиеся друг к другу как к зверям. Требовалось обучить их нравам, морали, грамоте, знанию французского языка, дать им знания о Франции, привить им чувство правовой и институциональной структуры за пределами их непосредственного места жительства.
male.mediasalt.ru/franciya_xix_veka_strana_dika...