Моя душа
— Не надо на чужие фуги смотреть! Ты самый лучший человек, которого я знаю, и останешься им, даже если не сочинишь больше ничего. Но если эта музыка так важна для тебя, то я буду всегда рядом...
читать дальше
Старенький телевизор замигал, рябь рассеялась, и появился молодой человек в круглых очках, видом напоминающий филина. Он немного смущенно улыбнулся и заговорил:
«Слышали ли вы когда-нибудь про серендипность? Нет?
Этим необычным словом называют интуитивную прозорливость. Возможно, вы сами с ней сталкивались. Это когда вы случайно находите ответ на важный вопрос в самом неожиданном месте.
В науке такие открытия совершаются регулярно. Например, Архимед понял, как измерить объем сложной фигуры, когда погрузился в ванну. Часть воды вылилась, и он подумал: а равен ли объем вытесненной воды объему моего тела?
Как раз после того случая он бегал полуодетый по родным Сиракузам и кричал: Эврика!»
— Слышишь, Эврика? О тебе говорят, — пробормотал Константин Васильевич, отхлебывая чаю.
Эврикой звали кошку, скрашивающую одиночество Константина Васильевича последние восемь лет.
Она поглядела на него укоризненно, мол, не приставай с глупостями, и продолжила умываться. В последнее время она частенько садилась возле старого шкафа и вроде бы к чему-то прислушивалась.
Эврика была барышней серьезной. Временами она походила на гордую аристократку, но хозяина любила. В этом у него ни малейшего сомнения не оставалось.
Когда он подходил к старенькому пианино, она замирала и следила за его руками с огромным интересом, а потом, когда он опускал крышку, неизменно терлась спинкой о правую штанину.
На это Константин Васильевич всегда отшучивался:
— Ты мой самый благодарный слушатель, Эврика!
А потом Константин Васильевич всякий раз бросал быстрый взгляд на пожелтевший снимок, висевший над пианино.
Там была запечатлена его покойная супруга Зинаида Андреевна. Такая, какой он ее запомнил. Улыбчивая и кудрявая...
На снимок старик всегда смотрел коротко, чтобы не расстраиваться. И с тайной надеждой, что успеет углядеть на фотографии мимолетное движение.
С детства он верил, что фотокарточки и портреты живут своей жизнью, когда на них никто не смотрит.
Однажды, пару лет назад, ему даже показалось, что Зиночка ему подмигнула. Скорее всего, обман зрения, световой эффект, но тот случай он вспоминал потом почти каждый вечер перед сном.
Спал он в последние годы неважно. Лежал в кровати по нескольку часов и вспоминал прожитую жизнь...
Филармонию, гастроли в Караганде в 79-м. А чаще всего – ресторан в Гаграх в 86-м и Зиночку. В одну из таких бессонных ночей Константин Васильевич и затеял важное дело.
Решил поставить на Зиночкину могилу мраморный памятник. Белоснежный. Такой, чтобы ух! Они ведь сорок один год прожили вместе. Как говорят, и в горе, и в радости.
Стоит такой памятник, конечно, недешево. А экономить на нем Константин Васильевич не собирался. Надо бы накопить. До того вечера ему вполне хватало пенсии, но, чтобы собрать нужную сумму, неплохо бы еще какую-то копеечку заработать.
Вот он и устроился в клуб «Сен-Санс». Там по пятницам собирались меломаны, а Константин Васильевич их развлекал игрой на рояле. Платили немного, зато посетители клуба иногда подбрасывали чаевые. Две недели тому назад пришел домой с пятью тысячами рублей. Не так уж плохо.
Но заветная сумма все никак не скапливалась. Константин Васильевич даже заволновался, вдруг его земной путь завершится раньше, чем на счету наберется три миллиона?
Кредит в его возрасте взять не так-то просто. Да и не любил Константин Васильевич в долги влезать. И тут ему приятель подсобил. Филлипов из киностудии.
Предложил написать мелодию для нового фильма. Саундтрек, как сейчас говорят. Константин Васильевич сочинительством баловался давно, еще с молодости. Говорят, получалось очень даже талантливо.
Зиночке нравилась одна его музыкальная пьеса. Она так и говорила в шутку:
— Эх, за что я тебя только полюбила? Наверно, за «Соловьиную трель».
У Зиночки был изумительный музыкальный вкус. Если уж ей что-то нравилось, то это и правда – стоящая вещь.
В общем, умел Константин Васильевич музыку писать. Но сейчас получалось что-то неживое. Как сказала бы Зиночка – а она всегда говорила честно – без полета.
Пробовал Константин Васильевич и вариации играть, и даже послушал записи венгерских композиторов. Вдруг в голове мелькнет какая-нибудь интересная идея?
Но идея все не мелькала. Не хотелось Филлипову бездушную поделку отдавать. Стыдно.
Как себя растормошить? Зиночка бы в миг придумала. Повела бы его в галерею на Куинджи полюбоваться или еще куда. Она всякий раз безошибочно находила такие места, что у Константина Васильевича дух перехватывало и хотелось творить...
Константин Васильевич погладил Эврику и пошаркал к соседке, Анне Петровне. Обещал помочь ей цветы в горшках пересадить.
Про Анну Петровну отдельная история. Она была женщина решительная, статная и над щуплым Константином Васильевичем взяла шефство.
Вечерами они разгадывали кроссворды, а потом она его поила чаем с чабрецом и угощала пирогом с вишней. Пироги у Анны Петровны всегда выходили вкусные и душистые.
В благодарность за эти вечера Константин Васильевич иногда занимался с Алинкой, внучкой соседки. Учил играть гаммы и самые простые мелодии.
Алинка особого таланта к музыке не проявляла, но к занятиям относилась ответственно. А это самое главное...
*****
Когда хозяин, кряхтя, встал с кресла и ушел, Эврика вся подобралась. Где-то за шкафом осторожно зашуршали...
Проклятые мыши! Всю свою жизнь Эврика посвятила обереганию покоя Константина Васильевича. Иногда подбадривала его, иногда ложилась на больное колено, иногда позволяла ему посидеть в одиночестве. Знала, что старик очень любит покойную супругу и вполголоса разговаривает с ней.
Сама Эврика Зинаиду Андреевну не застала. Честно признаться, она хозяина к ней даже немного ревновала. Но вреда эти вечера воспоминаний не приносили, а ради мечтательной улыбки Константина Васильевича можно и потерпеть.
Но вот мыши! Когда на первый этаж их дома въехал продуктовый магазин «Весна», сразу стало ясно, что без приключений не обойтись. А у кошек, между прочим, интуиция отменная…
Не прошло и недели, как прозвучали первые робкие «шур-шур». Робость очень быстро сменилась нахальством. Мыши легко осваиваются на новом месте.
Но Эврику они чувствовали. Потому при свете дня не показывались. Пока...
В тени ей померещилось что-то подозрительное. Отменный прыжок с места, но в когтях ничего стоящего. Только комок пыли. Злорадный писк в ответ. Погодите у меня!
Эврика гордо вскинула голову и пружинистой походкой пошла к миске с молоком.
Хорошо урчит тот, кто урчит последним! Эта давняя кошачья мудрость всегда ее успокаивала.
*****
Константин Васильевич вернулся вечером мрачный:
— Что это я, Эврика, за развалина старая? В голову ни одной толковой мелодии не приходит. Ни звука!
Вон, у Анны Петровны сегодня кроссворд разгадывали. Она меня спрашивает: «Какая опера была последней в биографии великого Верди?». А ведь это «Фальстаф». Верди к тому времени уже исполнилось семьдесят шесть. Как мне сейчас...
А какая там фуга в конце? Заглядение, а не фуга. Я же и коротенькой пьесы сочинить не могу…
Если бы Эврика могла говорить, она бы сказала:
«Не надо на чужие фуги смотреть! Ты самый лучший человек, которого я знаю, и останешься им, даже если не сочинишь больше ничего. Но если эта музыка так важна для тебя, то я буду всегда рядом».
Да, говорить по-человечьи она не могла. Потому просто ткнулась носом ему в колено. И постаралась в это прикосновение вложить как можно больше выразительности.
Константин Васильевич ее рассеянно погладил и пошел умываться...
Ночью он не спал. Эврика слышала его дыхание. А еще она слышала мышиную возню за шкафом. Казалось, серые бестии потеряли всякий стыд. Будто теперь это их квартира!
Утром Константин Васильевич поднялся рано. Посидел немного у пианино, легонько прикасаясь к клавишам, точно не решался на них нажимать.
Эврика старалась даже дышать потише, чтобы не спугнуть вдохновение старика. Знала, что, когда сочиняешь, отвлечь может любая ерунда...
Константин Васильевич не извлек из пианино ни единого звука. Он тяжело вздохнул и сел в кресло читать газету. Крышку над клавиатурой он так и не опустил.
И тут Эврика заметила их! Четверку особенно отчаянных мышей. Они явно планировали перебежать из шкафа на кухню. Как тут стерпеть?
В такие минуты инстинкт работает быстрее ума. Прыжок рассчитать не получилось. Эврика пробежала по клавишам пианино, издав ужасающий шум. Мыши тут же юркнули под шкаф, а Эврика замерла...
Она могла бы вообразить, что Константин Васильевич испугается шума, разозлится или хотя бы удивится. Но он повел себя совершенно непредсказуемо. Часто-часто заморгал, потом встал и подошел к инструменту.
— Так-так-так… — бормотал он, разглядывая клавиатуру, будто видел ее впервые в жизни. — Так-так-так…
Несколько раз пробежался пальцами по клавишам, издав звуки, похожие на те, что извлекла из них Эврика минуту назад.
— А что, если… — продолжал бормотать Константин Васильевич.
Он пробегал по клавишам снова и снова. Жуткая какофония постепенно видоизменялась, как кусочек воска в горячих пальцах, пока наконец не превратилась в мелодию.
— Эврика! — воскликнул старик, подхватил кошку на руки и стал целовать.
Она от него таких нежностей не ждала, потому немного испугалась.
— Эврика, не зря я тебя так назвал!
А потом он заковылял к креслу и прямо на газете стал что-то записывать карандашом. И потянулся к телефону:
— Филлипов? Да-да, здравствуй, дорогой! Представляешь, я сочинил пьесу. Да, не прошло и года. Да-да, для твоего фильма. Как называется? М-м-м... «Эврика» называется. Да-да, как у Архимеда. Ты только послушай!
Он положил трубку рядом с пианино и заиграл. Заиграл так, как не играл уже очень давно. А Эврика смотрела на него, склонив голову набок, и слушала музыку...
Автор ВЛАДИМИР МАТВЕЕВСКИЙ
Старенький телевизор замигал, рябь рассеялась, и появился молодой человек в круглых очках, видом напоминающий филина. Он немного смущенно улыбнулся и заговорил:
«Слышали ли вы когда-нибудь про серендипность? Нет?
Этим необычным словом называют интуитивную прозорливость. Возможно, вы сами с ней сталкивались. Это когда вы случайно находите ответ на важный вопрос в самом неожиданном месте.
В науке такие открытия совершаются регулярно. Например, Архимед понял, как измерить объем сложной фигуры, когда погрузился в ванну. Часть воды вылилась, и он подумал: а равен ли объем вытесненной воды объему моего тела?
Как раз после того случая он бегал полуодетый по родным Сиракузам и кричал: Эврика!»
— Слышишь, Эврика? О тебе говорят, — пробормотал Константин Васильевич, отхлебывая чаю.
Эврикой звали кошку, скрашивающую одиночество Константина Васильевича последние восемь лет.
Она поглядела на него укоризненно, мол, не приставай с глупостями, и продолжила умываться. В последнее время она частенько садилась возле старого шкафа и вроде бы к чему-то прислушивалась.
Эврика была барышней серьезной. Временами она походила на гордую аристократку, но хозяина любила. В этом у него ни малейшего сомнения не оставалось.
Когда он подходил к старенькому пианино, она замирала и следила за его руками с огромным интересом, а потом, когда он опускал крышку, неизменно терлась спинкой о правую штанину.
На это Константин Васильевич всегда отшучивался:
— Ты мой самый благодарный слушатель, Эврика!
А потом Константин Васильевич всякий раз бросал быстрый взгляд на пожелтевший снимок, висевший над пианино.
Там была запечатлена его покойная супруга Зинаида Андреевна. Такая, какой он ее запомнил. Улыбчивая и кудрявая...
На снимок старик всегда смотрел коротко, чтобы не расстраиваться. И с тайной надеждой, что успеет углядеть на фотографии мимолетное движение.
С детства он верил, что фотокарточки и портреты живут своей жизнью, когда на них никто не смотрит.
Однажды, пару лет назад, ему даже показалось, что Зиночка ему подмигнула. Скорее всего, обман зрения, световой эффект, но тот случай он вспоминал потом почти каждый вечер перед сном.
Спал он в последние годы неважно. Лежал в кровати по нескольку часов и вспоминал прожитую жизнь...
Филармонию, гастроли в Караганде в 79-м. А чаще всего – ресторан в Гаграх в 86-м и Зиночку. В одну из таких бессонных ночей Константин Васильевич и затеял важное дело.
Решил поставить на Зиночкину могилу мраморный памятник. Белоснежный. Такой, чтобы ух! Они ведь сорок один год прожили вместе. Как говорят, и в горе, и в радости.
Стоит такой памятник, конечно, недешево. А экономить на нем Константин Васильевич не собирался. Надо бы накопить. До того вечера ему вполне хватало пенсии, но, чтобы собрать нужную сумму, неплохо бы еще какую-то копеечку заработать.
Вот он и устроился в клуб «Сен-Санс». Там по пятницам собирались меломаны, а Константин Васильевич их развлекал игрой на рояле. Платили немного, зато посетители клуба иногда подбрасывали чаевые. Две недели тому назад пришел домой с пятью тысячами рублей. Не так уж плохо.
Но заветная сумма все никак не скапливалась. Константин Васильевич даже заволновался, вдруг его земной путь завершится раньше, чем на счету наберется три миллиона?
Кредит в его возрасте взять не так-то просто. Да и не любил Константин Васильевич в долги влезать. И тут ему приятель подсобил. Филлипов из киностудии.
Предложил написать мелодию для нового фильма. Саундтрек, как сейчас говорят. Константин Васильевич сочинительством баловался давно, еще с молодости. Говорят, получалось очень даже талантливо.
Зиночке нравилась одна его музыкальная пьеса. Она так и говорила в шутку:
— Эх, за что я тебя только полюбила? Наверно, за «Соловьиную трель».
У Зиночки был изумительный музыкальный вкус. Если уж ей что-то нравилось, то это и правда – стоящая вещь.
В общем, умел Константин Васильевич музыку писать. Но сейчас получалось что-то неживое. Как сказала бы Зиночка – а она всегда говорила честно – без полета.
Пробовал Константин Васильевич и вариации играть, и даже послушал записи венгерских композиторов. Вдруг в голове мелькнет какая-нибудь интересная идея?
Но идея все не мелькала. Не хотелось Филлипову бездушную поделку отдавать. Стыдно.
Как себя растормошить? Зиночка бы в миг придумала. Повела бы его в галерею на Куинджи полюбоваться или еще куда. Она всякий раз безошибочно находила такие места, что у Константина Васильевича дух перехватывало и хотелось творить...
Константин Васильевич погладил Эврику и пошаркал к соседке, Анне Петровне. Обещал помочь ей цветы в горшках пересадить.
Про Анну Петровну отдельная история. Она была женщина решительная, статная и над щуплым Константином Васильевичем взяла шефство.
Вечерами они разгадывали кроссворды, а потом она его поила чаем с чабрецом и угощала пирогом с вишней. Пироги у Анны Петровны всегда выходили вкусные и душистые.
В благодарность за эти вечера Константин Васильевич иногда занимался с Алинкой, внучкой соседки. Учил играть гаммы и самые простые мелодии.
Алинка особого таланта к музыке не проявляла, но к занятиям относилась ответственно. А это самое главное...
*****
Когда хозяин, кряхтя, встал с кресла и ушел, Эврика вся подобралась. Где-то за шкафом осторожно зашуршали...
Проклятые мыши! Всю свою жизнь Эврика посвятила обереганию покоя Константина Васильевича. Иногда подбадривала его, иногда ложилась на больное колено, иногда позволяла ему посидеть в одиночестве. Знала, что старик очень любит покойную супругу и вполголоса разговаривает с ней.
Сама Эврика Зинаиду Андреевну не застала. Честно признаться, она хозяина к ней даже немного ревновала. Но вреда эти вечера воспоминаний не приносили, а ради мечтательной улыбки Константина Васильевича можно и потерпеть.
Но вот мыши! Когда на первый этаж их дома въехал продуктовый магазин «Весна», сразу стало ясно, что без приключений не обойтись. А у кошек, между прочим, интуиция отменная…
Не прошло и недели, как прозвучали первые робкие «шур-шур». Робость очень быстро сменилась нахальством. Мыши легко осваиваются на новом месте.
Но Эврику они чувствовали. Потому при свете дня не показывались. Пока...
В тени ей померещилось что-то подозрительное. Отменный прыжок с места, но в когтях ничего стоящего. Только комок пыли. Злорадный писк в ответ. Погодите у меня!
Эврика гордо вскинула голову и пружинистой походкой пошла к миске с молоком.
Хорошо урчит тот, кто урчит последним! Эта давняя кошачья мудрость всегда ее успокаивала.
*****
Константин Васильевич вернулся вечером мрачный:
— Что это я, Эврика, за развалина старая? В голову ни одной толковой мелодии не приходит. Ни звука!
Вон, у Анны Петровны сегодня кроссворд разгадывали. Она меня спрашивает: «Какая опера была последней в биографии великого Верди?». А ведь это «Фальстаф». Верди к тому времени уже исполнилось семьдесят шесть. Как мне сейчас...
А какая там фуга в конце? Заглядение, а не фуга. Я же и коротенькой пьесы сочинить не могу…
Если бы Эврика могла говорить, она бы сказала:
«Не надо на чужие фуги смотреть! Ты самый лучший человек, которого я знаю, и останешься им, даже если не сочинишь больше ничего. Но если эта музыка так важна для тебя, то я буду всегда рядом».
Да, говорить по-человечьи она не могла. Потому просто ткнулась носом ему в колено. И постаралась в это прикосновение вложить как можно больше выразительности.
Константин Васильевич ее рассеянно погладил и пошел умываться...
Ночью он не спал. Эврика слышала его дыхание. А еще она слышала мышиную возню за шкафом. Казалось, серые бестии потеряли всякий стыд. Будто теперь это их квартира!
Утром Константин Васильевич поднялся рано. Посидел немного у пианино, легонько прикасаясь к клавишам, точно не решался на них нажимать.
Эврика старалась даже дышать потише, чтобы не спугнуть вдохновение старика. Знала, что, когда сочиняешь, отвлечь может любая ерунда...
Константин Васильевич не извлек из пианино ни единого звука. Он тяжело вздохнул и сел в кресло читать газету. Крышку над клавиатурой он так и не опустил.
И тут Эврика заметила их! Четверку особенно отчаянных мышей. Они явно планировали перебежать из шкафа на кухню. Как тут стерпеть?
В такие минуты инстинкт работает быстрее ума. Прыжок рассчитать не получилось. Эврика пробежала по клавишам пианино, издав ужасающий шум. Мыши тут же юркнули под шкаф, а Эврика замерла...
Она могла бы вообразить, что Константин Васильевич испугается шума, разозлится или хотя бы удивится. Но он повел себя совершенно непредсказуемо. Часто-часто заморгал, потом встал и подошел к инструменту.
— Так-так-так… — бормотал он, разглядывая клавиатуру, будто видел ее впервые в жизни. — Так-так-так…
Несколько раз пробежался пальцами по клавишам, издав звуки, похожие на те, что извлекла из них Эврика минуту назад.
— А что, если… — продолжал бормотать Константин Васильевич.
Он пробегал по клавишам снова и снова. Жуткая какофония постепенно видоизменялась, как кусочек воска в горячих пальцах, пока наконец не превратилась в мелодию.
— Эврика! — воскликнул старик, подхватил кошку на руки и стал целовать.
Она от него таких нежностей не ждала, потому немного испугалась.
— Эврика, не зря я тебя так назвал!
А потом он заковылял к креслу и прямо на газете стал что-то записывать карандашом. И потянулся к телефону:
— Филлипов? Да-да, здравствуй, дорогой! Представляешь, я сочинил пьесу. Да, не прошло и года. Да-да, для твоего фильма. Как называется? М-м-м... «Эврика» называется. Да-да, как у Архимеда. Ты только послушай!
Он положил трубку рядом с пианино и заиграл. Заиграл так, как не играл уже очень давно. А Эврика смотрела на него, склонив голову набок, и слушала музыку...
Автор ВЛАДИМИР МАТВЕЕВСКИЙ