Моя душа
Мое преступление в том, что я черная, лохматая, немолодая и некрасивая дворняга. Других преступлений я не совершала. Но и этого достаточно, чтобы я оказалась здесь…
— Доброе утро, Маша! — говорит она и улыбается.
читать дальше
Ее зовут Вера, и я ее люблю. Она болеет. Поэтому мне грустно и страшно. В последнее время она похудела, постарела и как-то словно выцвела.
Даже ее улыбка, такая родная и светлая раньше, сейчас превратилась в слабую блеклую тень радости...
Она старается для меня. А я должна постараться для нее. Поэтому я встаю ей навстречу и играю радость. Хотя сердце дрожит от тревоги за нее. Я ведь знаю, что ей больно. Чувствую.
Мы вместе сидим на кухне, смотрим, как рождается утро, и думаем: я о ней, она обо мне.
— Машка, не бойся, — уговаривает она. — А то мне тоже становится страшно. Как ты здесь будешь одна? В этом мире? Ты же не привыкла к одиночеству.
Она смотрит на меня и ждет, что я ее успокою. А я не могу. Потому что я тоже не знаю, как буду жить без нее.
— Я поговорю с хорошими людьми. Они помогут. Конечно, помогут, — убеждает она не то меня, не то себя...
*****
Хорошие люди приходят, навещают ее. Они ей сочувствуют, жалеют, говорят много слов. Но когда речь заходит обо мне, они замолкают и прячут глаза. Они не хотят меня.
Сегодня пришла ее дочка:
— Как ты, мамочка? Может, для тебя что-нибудь сделать? Чем-то помочь?
И тогда Вера решается, просит:
— Машу не бросай, когда я... Когда все кончится. Я знаю, твой муж против. Но, может, ты с ним поговоришь?
Дочка отворачивается. Ей плохо, она не хочет слышать про это «когда все кончится». Но она берет себя в руки – маму нельзя расстраивать:
— Мама, ну чего ты сегодня? Не нагнетай.
Дочка бодрится. Но мою Веру не обманывает этот натужный оптимизм. Она все про себя знает. И я знаю, хоть и не хочу знать.
Она требует ответа:
— Обещай!
Дочка мнется, отводит взгляд. Ей неудобно сказать «нет», но и сказать «да» она не может. Потому что сейчас не время врать.
Дочь Веры тоже не хочет меня. И с мужем говорить не хочет. Ведь заранее известно, что он ответит. Она не знает, как сказать об этом маме. Ведь та смотрит с такой надеждой.
— Я не брошу, — говорит она наконец. — К себе не возьму, конечно. Ты же знаешь моего Валеру... Но я постараюсь найти для нее доброго человека. Обещаю.
Вера вздыхает, но мирится с неизбежным. Может, так и лучше. Пусть будет чужой, зато хороший. Главное, что дочь пообещала.
*****
Сегодня Веру увезли в больницу. А я плачу. Ничего не могу с собой поделать, кричу криком. Потому что знаю – она больше не вернется.
Верина соседка, баба Зина, утешает меня:
— Машенька, ну не рви ты сердце. Может, все еще образуется... Нужно надеяться на лучшее.
Я хочу надеяться. Очень хочу, но не получается.
Баба Зина наклоняется ко мне и гладит по голове. Она больше ничего не говорит. Наверное, понимает, что слова пусты и бесполезны.
Я ей благодарна. Так благодарна, что утыкаюсь носом в ее колени и затихаю. Слезы кончились, крик иссяк...
*****
Я оказалась права, Вера не вернулась. Ее жизнь кончилась там, далеко от меня. Мне плохо от того, что я не смогла ее проводить. Меня не пустили.
Теперь я лежу пластом и наблюдаю, как в квартиру один за другим приходят печальные люди. Они скорбят. Так сказала баба Зина. Вокруг так много черного. Черные одежды, потемневшие лица, тихие, словно падающие в вату, слова...
Меня не замечают. Наверное, потому что я тоже черная...
Я теряюсь в этом глухом черном горьком мире. Лежу невидимая, неслышная и пустая. Даже слезы кончились, вылились. Ничего не осталось.
Баба Зина вспоминает про меня. Насыпает что-то в мою миску, наливает воды. Мне не надо. Я не хочу. Ничего не хочу. А она просит:
— Ну ты хоть попей, Машенька. Горемыка ты моя...
Я делаю пару глотков. Мне почему-то жаль бабу Зину. Она грустит так искренне. Я знаю, они дружили с Верой. И вот Вера ушла. А мы с бабой Зиной остались в этой квартире, укутанной в черное, чтобы проводить ее.
Баба Зина садится на табуретку, смотрит мне в глаза и говорит:
— Как бы я хотела, чтобы ты жила со мной, Машенька. Но не получится. Мой зять выставит нас из дома обеих. Ну ничего, Верина дочка что-нибудь придумает. Она ведь обещала...
*****
Верину дочь зовут Люда. Она честная. Раз обещала матери, значит выполнит: пристроит меня. Она сама мне сказала.
А еще сказала, что это трудно:
— Нет желающих на тебя, Мария. Не удивительно, конечно. Ты же у нас «дворянка». Большая, лохматая, не очень молодая, и не очень красивая. Чего ты на меня так смотришь? Это же правда...
А я просто смотрю. Наверное, Люда права. Я не знаю. Для Веры я была самой красивой. А вот для остальных, может, и нет.
— Ладно, еще один желающий есть на тебя. Если он откажется... Не знаю я, что делать, если так случится. В приют отправишься.
Ну не смотри ты на меня так. Я же стараюсь! Я разве виновата, что никому ты не нужна такая...
Зря она так. Я же никого не виню. Похоже, она сама себе простить не может, что не сумела найти для меня хорошего человека. Ей стыдно перед моей Верой.
Но что тут поделаешь? Ничего! У нее семья, муж, свои планы. Она ничего не должна мне.
*****
Приют вовсе не похож на дом. Это пристанище для тех, кому совсем некуда идти. Для брошенных, забытых, ненужных...
Я теперь среди них. Смотрю на мир через решетку, словно преступница.
Мое преступление в том, что я черная, лохматая, немолодая и некрасивая дворняга. Других преступлений я не совершала. Но и этого достаточно, чтобы я оказалась здесь.
Хотя здесь все же лучше, чем на улице. Крыша над головой есть, кормят, гулять выпускают. Дворик для прогулок маленький, огороженный сеткой-рабицей пятачок земли. Есть полоска травы, пара чахлых деревьев.
Иногда к нам приходят волонтеры. Я выучила это слово. Сначала не могла запомнить. Называла их «волентеры». Потому что они выводят нас на волю.
Мы выходим за приютские ворота в мир. Там все так же, как было раньше: люди, машины, деревья, трава. Только для меня там больше нет места. Мне туда можно только с волонтером. Не каждый день. Но я не ропщу.
Иногда к нам приходят в гости потенциальные хозяева. Они выбирают. Решают, кого из нас осчастливить. Кому подарить дом. Меня они не замечают. Люди хотят других. Молодых, симпатичных, миниатюрных. Я не такая...
Поэтому я сижу в углу и наблюдаю. К моей клетке никто не подходит. Я не в обиде. Разве можно обижаться на нелюбовь?
Время в приюте идет медленно. Оно словно тягучая, безвкусная жвачка. Тянется из утра в вечер. Ползет еле-еле. Лениво и скучно.
Может, только у меня так? Потому что я ничего не жду? Просто проживаю день за днем непонятно зачем. Ведь ясно же, что второй Веры в этом мире для меня нет.
*****
Сегодня случилось удивительное: к моей клетке подошла девушка. Наверное, ошиблась... Но нет, она действительно ко мне!
— Как ее зовут? — это она про меня спрашивает.
Ей отвечают.
— Мария? Красиво. Ей очень идет.
Я изумлена. Надо же, во мне есть что-то красивое? Пусть всего лишь имя. Я смотрю на девушку с благодарностью. Оказывается, это приятно, когда тебя хвалят. А я и забыла.
— Можно, я ее возьму на прогулку? Сделаю ее главной героиней статьи про ваш приют, пофотографирую. Давно она у вас? Три года?
Подумать страшно: я уже три года здесь. Совсем потеряла счет времени. Хотя это неудивительно. Ведь дни в приюте так похожи один на другой.
— Мария, ты пойдешь со мной? — спрашивает девушка и улыбается мне.
Я согласна! Согласна. Мой хвост вспоминает давно позабытые движения: влево-вправо, вправо-влево!
Меня наряжают в амуницию, и мы выходим за ворота. Идем по аллее. Мимо проносится велосипедист, звякает звонок. Я приседаю – не ожидала.
— Маша, не бойся.
Голос у моей девушки добрый, рука теплая и ласковая. Она проходится по моей спине. И какая-то позабытая радость ворочается в душе. Мы идем дальше.
Вот и парк, почти лес. Я рада. Приплясываю на поводке. Хвост уже совсем освоился с внезапным счастьем: гуляет туда-сюда.
— Ну вот, Машенька, здесь мы с тобой и остановимся. Народу нет, никому мы не помешаем. Ой, а я же тебе и не представилась. Меня Вера зовут, — говорит девушка.
Я удивленно смотрю на нее:
«Вера? Не может быть! Вторая прекрасная Вера в моей жизни?»
*****
Для меня все изменилось: приют, время, мысли. Я просыпаюсь теперь и думаю:
«А в моем приюте вовсе не плохо. И дни бегут! Спешат цветные и радостные».
Я жду Веру. И она приходит ко мне. Часто, почти каждый день. Мы гуляем, играем, разговариваем. Вернее, она говорит, а я слушаю, внемлю.
А сегодня она сказала такое, что я даже остановилась, замерла, боясь поверить:
— Мария, ты нынче последний день в приюте. Попрощайся со всеми. Завтра пойдешь домой. Мы теперь с тобой будем всегда вместе.
Я наконец отмираю и лаю. Счастливо, заливисто. Если бы я умела говорить, то я бы закричала: «Я готова! Хоть сейчас готова!»
Впрочем, Вера понимает меня без слов.
— Потерпи, Мария, — строго говорит она. — Завтра будешь дома. Я тебя с мамой познакомлю. Она очень ждет. Нет, правда, ждет. Сначала сомневалась, а сегодня лежанку тебе купила и две миски.
Она не выдерживает серьезный тон: улыбается, обнимает меня. А я готова плясать от восторга. Я встретила свою вторую Веру. Я счастлива. Я подожду до завтра.
Автор АЛЁНА СЛЮСАРЕНКО
— Доброе утро, Маша! — говорит она и улыбается.
Ее зовут Вера, и я ее люблю. Она болеет. Поэтому мне грустно и страшно. В последнее время она похудела, постарела и как-то словно выцвела.
Даже ее улыбка, такая родная и светлая раньше, сейчас превратилась в слабую блеклую тень радости...
Она старается для меня. А я должна постараться для нее. Поэтому я встаю ей навстречу и играю радость. Хотя сердце дрожит от тревоги за нее. Я ведь знаю, что ей больно. Чувствую.
Мы вместе сидим на кухне, смотрим, как рождается утро, и думаем: я о ней, она обо мне.
— Машка, не бойся, — уговаривает она. — А то мне тоже становится страшно. Как ты здесь будешь одна? В этом мире? Ты же не привыкла к одиночеству.
Она смотрит на меня и ждет, что я ее успокою. А я не могу. Потому что я тоже не знаю, как буду жить без нее.
— Я поговорю с хорошими людьми. Они помогут. Конечно, помогут, — убеждает она не то меня, не то себя...
*****
Хорошие люди приходят, навещают ее. Они ей сочувствуют, жалеют, говорят много слов. Но когда речь заходит обо мне, они замолкают и прячут глаза. Они не хотят меня.
Сегодня пришла ее дочка:
— Как ты, мамочка? Может, для тебя что-нибудь сделать? Чем-то помочь?
И тогда Вера решается, просит:
— Машу не бросай, когда я... Когда все кончится. Я знаю, твой муж против. Но, может, ты с ним поговоришь?
Дочка отворачивается. Ей плохо, она не хочет слышать про это «когда все кончится». Но она берет себя в руки – маму нельзя расстраивать:
— Мама, ну чего ты сегодня? Не нагнетай.
Дочка бодрится. Но мою Веру не обманывает этот натужный оптимизм. Она все про себя знает. И я знаю, хоть и не хочу знать.
Она требует ответа:
— Обещай!
Дочка мнется, отводит взгляд. Ей неудобно сказать «нет», но и сказать «да» она не может. Потому что сейчас не время врать.
Дочь Веры тоже не хочет меня. И с мужем говорить не хочет. Ведь заранее известно, что он ответит. Она не знает, как сказать об этом маме. Ведь та смотрит с такой надеждой.
— Я не брошу, — говорит она наконец. — К себе не возьму, конечно. Ты же знаешь моего Валеру... Но я постараюсь найти для нее доброго человека. Обещаю.
Вера вздыхает, но мирится с неизбежным. Может, так и лучше. Пусть будет чужой, зато хороший. Главное, что дочь пообещала.
*****
Сегодня Веру увезли в больницу. А я плачу. Ничего не могу с собой поделать, кричу криком. Потому что знаю – она больше не вернется.
Верина соседка, баба Зина, утешает меня:
— Машенька, ну не рви ты сердце. Может, все еще образуется... Нужно надеяться на лучшее.
Я хочу надеяться. Очень хочу, но не получается.
Баба Зина наклоняется ко мне и гладит по голове. Она больше ничего не говорит. Наверное, понимает, что слова пусты и бесполезны.
Я ей благодарна. Так благодарна, что утыкаюсь носом в ее колени и затихаю. Слезы кончились, крик иссяк...
*****
Я оказалась права, Вера не вернулась. Ее жизнь кончилась там, далеко от меня. Мне плохо от того, что я не смогла ее проводить. Меня не пустили.
Теперь я лежу пластом и наблюдаю, как в квартиру один за другим приходят печальные люди. Они скорбят. Так сказала баба Зина. Вокруг так много черного. Черные одежды, потемневшие лица, тихие, словно падающие в вату, слова...
Меня не замечают. Наверное, потому что я тоже черная...
Я теряюсь в этом глухом черном горьком мире. Лежу невидимая, неслышная и пустая. Даже слезы кончились, вылились. Ничего не осталось.
Баба Зина вспоминает про меня. Насыпает что-то в мою миску, наливает воды. Мне не надо. Я не хочу. Ничего не хочу. А она просит:
— Ну ты хоть попей, Машенька. Горемыка ты моя...
Я делаю пару глотков. Мне почему-то жаль бабу Зину. Она грустит так искренне. Я знаю, они дружили с Верой. И вот Вера ушла. А мы с бабой Зиной остались в этой квартире, укутанной в черное, чтобы проводить ее.
Баба Зина садится на табуретку, смотрит мне в глаза и говорит:
— Как бы я хотела, чтобы ты жила со мной, Машенька. Но не получится. Мой зять выставит нас из дома обеих. Ну ничего, Верина дочка что-нибудь придумает. Она ведь обещала...
*****
Верину дочь зовут Люда. Она честная. Раз обещала матери, значит выполнит: пристроит меня. Она сама мне сказала.
А еще сказала, что это трудно:
— Нет желающих на тебя, Мария. Не удивительно, конечно. Ты же у нас «дворянка». Большая, лохматая, не очень молодая, и не очень красивая. Чего ты на меня так смотришь? Это же правда...
А я просто смотрю. Наверное, Люда права. Я не знаю. Для Веры я была самой красивой. А вот для остальных, может, и нет.
— Ладно, еще один желающий есть на тебя. Если он откажется... Не знаю я, что делать, если так случится. В приют отправишься.
Ну не смотри ты на меня так. Я же стараюсь! Я разве виновата, что никому ты не нужна такая...
Зря она так. Я же никого не виню. Похоже, она сама себе простить не может, что не сумела найти для меня хорошего человека. Ей стыдно перед моей Верой.
Но что тут поделаешь? Ничего! У нее семья, муж, свои планы. Она ничего не должна мне.
*****
Приют вовсе не похож на дом. Это пристанище для тех, кому совсем некуда идти. Для брошенных, забытых, ненужных...
Я теперь среди них. Смотрю на мир через решетку, словно преступница.
Мое преступление в том, что я черная, лохматая, немолодая и некрасивая дворняга. Других преступлений я не совершала. Но и этого достаточно, чтобы я оказалась здесь.
Хотя здесь все же лучше, чем на улице. Крыша над головой есть, кормят, гулять выпускают. Дворик для прогулок маленький, огороженный сеткой-рабицей пятачок земли. Есть полоска травы, пара чахлых деревьев.
Иногда к нам приходят волонтеры. Я выучила это слово. Сначала не могла запомнить. Называла их «волентеры». Потому что они выводят нас на волю.
Мы выходим за приютские ворота в мир. Там все так же, как было раньше: люди, машины, деревья, трава. Только для меня там больше нет места. Мне туда можно только с волонтером. Не каждый день. Но я не ропщу.
Иногда к нам приходят в гости потенциальные хозяева. Они выбирают. Решают, кого из нас осчастливить. Кому подарить дом. Меня они не замечают. Люди хотят других. Молодых, симпатичных, миниатюрных. Я не такая...
Поэтому я сижу в углу и наблюдаю. К моей клетке никто не подходит. Я не в обиде. Разве можно обижаться на нелюбовь?
Время в приюте идет медленно. Оно словно тягучая, безвкусная жвачка. Тянется из утра в вечер. Ползет еле-еле. Лениво и скучно.
Может, только у меня так? Потому что я ничего не жду? Просто проживаю день за днем непонятно зачем. Ведь ясно же, что второй Веры в этом мире для меня нет.
*****
Сегодня случилось удивительное: к моей клетке подошла девушка. Наверное, ошиблась... Но нет, она действительно ко мне!
— Как ее зовут? — это она про меня спрашивает.
Ей отвечают.
— Мария? Красиво. Ей очень идет.
Я изумлена. Надо же, во мне есть что-то красивое? Пусть всего лишь имя. Я смотрю на девушку с благодарностью. Оказывается, это приятно, когда тебя хвалят. А я и забыла.
— Можно, я ее возьму на прогулку? Сделаю ее главной героиней статьи про ваш приют, пофотографирую. Давно она у вас? Три года?
Подумать страшно: я уже три года здесь. Совсем потеряла счет времени. Хотя это неудивительно. Ведь дни в приюте так похожи один на другой.
— Мария, ты пойдешь со мной? — спрашивает девушка и улыбается мне.
Я согласна! Согласна. Мой хвост вспоминает давно позабытые движения: влево-вправо, вправо-влево!
Меня наряжают в амуницию, и мы выходим за ворота. Идем по аллее. Мимо проносится велосипедист, звякает звонок. Я приседаю – не ожидала.
— Маша, не бойся.
Голос у моей девушки добрый, рука теплая и ласковая. Она проходится по моей спине. И какая-то позабытая радость ворочается в душе. Мы идем дальше.
Вот и парк, почти лес. Я рада. Приплясываю на поводке. Хвост уже совсем освоился с внезапным счастьем: гуляет туда-сюда.
— Ну вот, Машенька, здесь мы с тобой и остановимся. Народу нет, никому мы не помешаем. Ой, а я же тебе и не представилась. Меня Вера зовут, — говорит девушка.
Я удивленно смотрю на нее:
«Вера? Не может быть! Вторая прекрасная Вера в моей жизни?»
*****
Для меня все изменилось: приют, время, мысли. Я просыпаюсь теперь и думаю:
«А в моем приюте вовсе не плохо. И дни бегут! Спешат цветные и радостные».
Я жду Веру. И она приходит ко мне. Часто, почти каждый день. Мы гуляем, играем, разговариваем. Вернее, она говорит, а я слушаю, внемлю.
А сегодня она сказала такое, что я даже остановилась, замерла, боясь поверить:
— Мария, ты нынче последний день в приюте. Попрощайся со всеми. Завтра пойдешь домой. Мы теперь с тобой будем всегда вместе.
Я наконец отмираю и лаю. Счастливо, заливисто. Если бы я умела говорить, то я бы закричала: «Я готова! Хоть сейчас готова!»
Впрочем, Вера понимает меня без слов.
— Потерпи, Мария, — строго говорит она. — Завтра будешь дома. Я тебя с мамой познакомлю. Она очень ждет. Нет, правда, ждет. Сначала сомневалась, а сегодня лежанку тебе купила и две миски.
Она не выдерживает серьезный тон: улыбается, обнимает меня. А я готова плясать от восторга. Я встретила свою вторую Веру. Я счастлива. Я подожду до завтра.
Автор АЛЁНА СЛЮСАРЕНКО